Неточные совпадения
По бокам дороги в тумане плывут деревья, качаются черные ветки, оголенные осенним ветром, суетливо летают и трещат белобокие сороки, густой запах болотной гнили встречает и
провожает гремучую бричку, сырость, всасываясь в
кожу, вызывает тягостное уныние и необычные мысли.
Сам Савелий
отвез ее и
по возвращении, на вопросы обступившей его дворни, хотел что-то сказать, но только поглядел на всех, поднял выше обыкновенного
кожу на лбу, сделав складку в палец толщиной, потом плюнул, повернулся спиной и шагнул за порог своей клетушки.
— Ну, зато, Олеша, на привале, на отдыхе, летним вечером в Жигулях, где-нибудь, под зеленой горой, поразложим, бывалоче, костры — кашицу варить, да как
заведет горевой бурлак сердечную песню, да как вступится, грянет вся артель, — аж мороз
по коже дернет, и будто Волга вся быстрей пойдет, — так бы, чай, конем и встала на дыбы, до самых облаков!
Я зачерпнул из ведра чашкой, она, с трудом приподняв голову, отхлебнула немножко и
отвела руку мою холодной рукою, сильно вздохнув. Потом взглянула в угол на иконы, перевела глаза на меня, пошевелила губами, словно усмехнувшись, и медленно опустила на глаза длинные ресницы. Локти ее плотно прижались к бокам, а руки, слабо шевеля пальцами, ползли на грудь, подвигаясь к горлу.
По лицу ее плыла тень, уходя в глубь лица, натягивая желтую
кожу, заострив нос. Удивленно открывался рот, но дыхания не было слышно.
Что же касается до бубна, то он просто делал чудеса: то завертится на пальце, то большим пальцем
проведут по его
коже, то слышатся частые, звонкие и однообразные удары, то вдруг этот сильный, отчетливый звук как бы рассыпается горохом на бесчисленное число маленьких, дребезжащих и шушуркающих звуков.
Песнопение не удается; все уже размякли, опьянев от еды и водки. В руках Капендюхина — двухрядная гармония, молодой Виктор Салаутин, черный и серьезный, точно вороненок, взял бубен,
водит по тугой
коже пальцем,
кожа глухо гудит, задорно брякают бубенчики.
«Фу ты, что это такое!» — подумал себе дьякон и,
проведя рукой
по лицу, заметил, что ладонь его, двигаясь
по коже лица, шуршит и цепляется, будто сукно
по фланели. Вот минута забвения, в крови быстро прожгла огневая струя и, стукнув в темя, отуманила память. Дьякон позабыл, зачем он здесь и зачем тут этот Данилка стоит общипанным цыпленком и беззаботно рассказывает, как он пугал людей, как он щечился от них всякою всячиной и как, наконец, нежданно-негаданно попался отцу дьякону.
Кривой парень неожиданно и гулко ударил в бубен, крепко
провёл пальцем
по коже его, бубен заныл, загудел, кто-то, свистнув, растянул на колене двухрядную гармонику, и тотчас посреди комнаты завертелся, затопал кругленький, кудрявый дружка невесты, Степаша Барский, вскрикивая в такт музыке...
Я второй раз
провел ножом
по белой полоске, которая выступила меж раздавшейся
кожи.
— А этот подлец Мишка, который у меня в передней стоял столько лет и оказался первым вором?.. — кричал генерал, размахивая палкой. — Ведь я верил ему, Иуде, а он у меня под носом воровал… Да если бы я только знал, я бы
кожу с него снял с живого!
По зеленой улице бы
провел да плетежками, плетежками… Не воруй, подлец! Не воруй, мерзавец… Да и другим закажи, шельмец!.. А ловкий тогда у меня в Загорье палач Афонька был: так бы расписал, что и другу-недругу Мишка заказал бы не воровать. Афонька ловко орудовал…
Солдат взял за два конца грубое полотенце и, сильно нажимая, быстро
провел им
по затылку, сорвав с него и мушку и верхний слой
кожи и оставив обнаженную красную ссадину.
Пошел в кофейню к товарищам, напился вина до чрезвычайности и
проводил время, как и прочие, по-кавалерски; а на другой день пошел гулять мимо дома, где жила моя пригляженая кукона, и вижу, она как святая сидит у окна в зеленом бархатном спенсере, на груди яркий махровый розан, ворот низко вырезан, голая рука в широком распашном рукаве, шитом золотом, и тело… этакое удивительное розовое… из зеленого бархата, совершенно как арбуз из
кожи, выглядывает.
После трех-четырех лет продавал раскормленных быков на бойню, либо сам развозил
по деревням мясо, продавал бурлакам на суда солонину, а
кожи сырьем
отвозил на заводы.
У Глафиры мороз пробежал
по коже. Откуда мог взяться этот странный пришлец? Кто мог впустить и
проводить его через целые ряды комнат?
— Где нам между шелонских богатырей! Мы не драли
кожи с пленных новгородцев (он намекал на князя Даниила Дмитриевича Холмского); мы не
водили сына-птенца, бессильного, неразумного, под мечи крыжаков — на нас не будет плакаться ангельская душка, мы не убивали матери своего детища (здесь он указывал на самого Образца). Где нам! Мы и цыпленка боимся зарезать. Так куда же соваться нам в ватагу этих знатных удальцов, у которых, прости господи, руки
по локоть в крови!